[melkiades]

Название: Я и сумасшедшие. Часть первая
Автор: Б. У. Лгаков
Фандом: ориджинал
Рейтинг: R
Тип: джен
Жанр: мемуары, постмодернизм, приключения
Размер: мини
Статус: закончен
Аннотация: Это рассказ о том, как мы знакомились с нехитрым ремеслом сумасшедших. Первая из трёх частей, не связанных общей сюжетной линией.
Двое не совсем нормальных подростков попадают в сумасшедший дом, им необходимо выбраться оттуда.
От автора или предупреждение: Все описанные события и локации являются реальными, имена действующих лиц изменены, впрочем, сами персонажи, за очень редким исключением, никогда не существовали в реальности, их характеры и поступки принадлежат, в основном, разным людям, которых я знал или знаю. Персонажей я, в основном, "собирал по частям" из того огромного количества людей, с кем мне удосужилось общаться когда-либо и кто чем-либо запомнился.

Ненормативная лексика, иногда очень резкий контент. Это не следует читать людям, страдающим нервными расстройствами, беременным, старикам и детям. Мне думается, что так будет лучше

читать

Когда я учился в третьем классе, со мной училась милая девочка, её звали Анечка. Она мне очень нравилась, несмотря на то, что она заикалась. Причём делала она это порой настолько сильно, что иногда с трудом можно было понять, о чём именно она сейчас говорит. Но она была очень хорошей и очень милой девочкой, мы с ней дружили, по классике – я провожал её до дома, таская наши портфельчики, несмотря на то, что жила Анечка в охуенных ебенях, это место называлось Кирпичная улица, тогда для меня это были пиздец какие ебеня. Кончилась вся эта прелесть тем, что её родители от кого-то узнали об одном эффективном методе лечения заикания – с помощью электричества. В один прекрасный день моя милая Анечка не без труда сообщила мне о том, что завтра её повезут на процедуры, исцелять от заикания, и что она очень боится, но я сказал ей, что всё будет нормально, и чтобы она не беспокоилась, потому что родители очень любят её, а ещё они всегда лучше всех знают всё на свете. В принципе, это был наш последний разговор.

На следующий день её не было в школе, через день – тоже, я пару раз заходил к ней, её мама говорила, что Анечке нездоровится и что лучше её сейчас не беспокоить. Она появилась в классе только через неделю, пребывая в каком-то сумрачном, растерянном и жалком состоянии, говоря что-то не совсем понятное. Зато сами слова, которые она произносила – звучали ровно, абсолютно чисто и совсем без признаков заикания, жаль только, что в них не было никакого смысла. На уроке математики учительница заподозрила неладное, попросила Анечку встать и досчитать вслух до пятидесяти. Анечка встала и, растерянно глядя в пространство, начала считать. До двадцати девяти всё было в порядке, но потом последовало двадцать десять и двадцать одиннадцать, училка билась с ней какое-то время, но в итоге всем стало ясно, что бедная Анечка окончательно потеряла рассудок, став сумасшедшей. Урок был остановлен, дети – выставлены из класса, в школу тут же была вызвана Анечкина мама, она забрала её, и после этого никто никогда не видел милую девочку Анечку. Такие дела.

С нехитрым ремеслом сумасшедших я знаком чуть более, чем очень хорошо, я даже однажды совершенно случайно на короткое время сделался сумасшедшим сам, достигнув этого умения самостоятельно, практически без чьей-либо помощи, хотя это вообще не то было, речь о чём идёт, но сейчас не совсем обо мне всё это всё равно, я не важен иногда порой, потому что это рассказ о том, в основном, как складывались мои отношения с некоторыми из сумасшедших людей и обо всём прочем. Мои отношения – потому что чьи же ещё? Рассказ этот пишу я ведь. Он будет о том, каким образом, почему, для чего, нахуй и вообще зачем. И даже не совсем об этом рассказ этот, а о ремесле нехитром людей сумасшедших. Не могу я, впрочем, сейчас предположить даже, будет о чём этот рассказ дальше и о чём в нём будет про, впрочем, обычное дело это, никогда не знаю я, чем всё закончится, когда берусь за, поэтому я вообще хуй знает, что из этого всего сейчас получится, наверняка в рассказе этом опять окажутся пизданутые друзья мои и сам я, абсолютно невменяемый порой иногда. Но изложить доступно постараюсь здесь теперь сейчас вот.

Раньше я считал, что нехитрое ремесло сумасшедших заключается в том, что днём они, как все люди, ходят на работу, потом, допустим, идут в магазин, покупают продукты, ужинают, может быть даже курят, пьют чай, как вариант – новости по телеку смотрят, а потом, ночью, выходят на улицу и в тёмной-тёмной подворотне кого-нибудь со всей силы палкой по черепу – хуяк! Или нож в спину вонзают со зловещим смехом, например. Или может даже не в спину, а в живот, что в несколько раз безумней, потому что очень отвратительно. Но после случая с бедной Анечкой я стал считать, что искусство быть сумасшедшим – очень грустное, и что оно заключается в основном в том, чтобы ничего не соображать, иметь растерянный вид, никого не узнавать, бессвязно отвечать на вопросы и говорить «двадцать десять» и «двадцать одиннадцать», я тогда ещё не знал о том, что оба варианта моих соображений на тему ремесла сумасшедших – абсолютно реальны, и то и другое – части одного великого мастерства – быть пизданутым на всю голову, и что кроме уже известных мне ответвлений данного искусства есть и другие разновидности, порой ещё более сумасшедшие.

По Анечке я тосковал очень долго – почти пол года, из безумной тоски меня выводил мой ёбнутый друг Лёха – в основном, и очень нормальные родственники – по мере возможности. Мы с Лёхой ловили котов, складывая их в отделение для мячей на футбольной «коробке», катались на крыше лифта, лазали по чердакам, по подвалам, и совершали прочие поступки, достойные, как нам казалось, настоящих сумасшедших. Нам говорили так: «Эй, вы, сумасшедшие идиоты! А ну-ка быстро слезли с дерева!» Или так: «Пизданутые малолетки, хорош по подвалам лазать, сейчас милицию вызову!» Но нам было по хую, мы только ржали в ответ, как ненормальные. С годами наше стремление стать сумасшедшими стало проявляться в более жёстких формах, и в итоге мы всё-таки смогли в полной мере ознакомиться с условиями существования сумасшедших, пусть и не с самим искусством в полной мере, но всё-таки. Это было примерно так.

Осенью, когда мы пошли учиться в седьмой класс, было время жесточайшей школьной депрессии. Тем временем сами мы стали чуть старше, и нам было уже совершенно не интересно лазать по чердакам и подвалам просто так, бесцельно, при этом было необходимо бухать и курить, с этим были связаны определённые сложности, вызванные тем, что в те суровые времена далеко не каждый торговец такими величайшими русскими народными ценностями, как бухло и табачные изделия, мог продать двум тринадцатилетним идиотам свой замечательный товар, так как имелся огромный риск получения им – продавцом – очень и очень внушительных пиздюлей за продажу спиртного и табака несовершеннолетним, пусть нам и было на двоих целых двадцать шесть лет. Способов борьбы с этой хуйнёй было несколько, первый – и главный способ – заключался в том, что нужно было подойти к какому-нибудь мужчине в очереди в винный, и, предварительно извинившись, сообщить ему о том, что ситуация внезапно сложилась самым нехорошим образом, и теперь срочно требуется строго определённое количество алкоголя, так вот, это всё не для нас, а для совершенно другого человека, который лежит, бледный, на своей кровати, и не может пошевелить ни рукой ни ногой, вот, возьмите, это его деньги и он очень просил… В общем, нужно было напиздить что-нибудь в стиле «Папа просил принести ему похмелиться, а вечером к нему придёт друг!» и дать столько денег, чтобы покупающему хватило бы на дополнительную бутылку пива. Обычно на такое велись и мы почти никогда не бывали в обломе.

Но в один не очень прекрасный день ситуация сложилась не самым лучшим образом. Моросил хмурый дождик, винный закрывался в восемь, завоза не было, на прилавках стояла только невкусная гадость типа креплёного вина и не совсем понятной, но очень дорогой настойки, в магазине не было вообще никого, времени было уже половина восьмого, на улице похолодало, мы стояли возле входа в винный, мы уже были согласны даже на то, чтобы взять пару бутылок «крепухи», я предпринял попытку купить вино, минуя подставное лицо, которого всё не было и не было, продавщица сказала мне так: «Ты что, ёбнутый? Иди отсюда на хуй, мальчик!» Словом, наступила безысходность, но тут на горизонте появилась тёмная, сутулая, покачивающаяся фигура, вяло бредущая в сторону винного. По мере приближения фигуры выяснилось, что это один из пьяниц с «линейки», часто блиставший такими поступками, как участие в пьяных драках и валяние на тротуаре или под лавкой в невменяемом состоянии. Узнав его, мы страшно обрадовались – вот она, удача, сама идёт к нам в руки! Но не тут-то было, у этого мудака почему-то вдруг проснулось гражданское самосознание, услышав нашу просьбу, он угрюмо глянул на нас, и произнёс пророческое: «Папе на опохмел? Пиздить будешь в милиции, а мне – нехуй здесь!» Не помогло даже «Ну дядь, слышь, ну пожалуйста, чё те стоит взять-то, сдачу себе оставишь!» На это он лишь замахнулся и проревел что-то такое, что понять было практически невозможно, скорее всего, это было похоже на речь буйных сумасшедших, немного пугающую. Этот поступок задел и расстроил нас, в этой связи мы решили отомстить этому мерзкому пьянице. План нашей мести заключался в том, что когда он выйдет, мы проследим за ним, а когда он уйдёт во дворы, мы внезапно настигнем его и очень сильно отпиздим, забрав у него всё его бухло, а потом пойдём за железную дорогу и употребим там нашу добычу. Всё так и вышло, добычей стали те самые две бутылки «крепухи», о которых мы мечтали, стоя перед входом в ожидании подставного лица. Радости нашей не было предела, но до железной дороги мы так и не дошли, встретив на Зверинецкой знакомый народ, уже побухивавший ту же самую «крепуху», мы спокойно стояли и трепались с ними, когда к нам подъехал милицейский «козёл», оттуда вышли двое ментов с фонарями, народ почему-то остался на месте, стоя в каком-то полупьяном отупении, один из милиционеров спросил: «Они?» Из «козла» послышался утвердительный ответ, очень хриплый, нас тут же приняли, усадили в машину и отвезли в «тридцать один», где посадили в «обезьянник» без объяснения причин, хотя они и так были ясны, хули тут объяснять-то, в принципе.

Где-то через час в отделение пришёл мой дедушка, а потом и мама Лёхи, они долго говорили о чём-то с толстым и очень грозным следователем Пановым в коридоре, из-за эха было невозможно понять, что они говорят, отчётливо слышались только отдельные слова, примерно такие: «Черепно-мозговая травма!» или: «Перелом предплечья!» и ещё: «Заявление!» Лёха сказал: «Это какой-то бред сумасшедших!» я согласился, но тут нас пришли выпускать, по ходу действия объяснив нам, какие у нас перспективы, а были они следующие: потерпевший написал заявление, забирать он его не будет, это раз. Мы состоим на учёте в детской комнате милиции, это два. Если будет суд, мы отправимся в колонию, это три. Но никому в отделении не нужна такая статистика по подросткам, это четыре. Поэтому послезавтра мы отправляемся с вещами в психиатрическую лечебницу для проведения судебно-медицинской экспертизы, это пять. На недельку. Признают невменяемыми – точно, без вариантов. Никитина и Дудукина признают нормальными? Не смешите, не надо.

Туда нас везли на машине, где это находилось – я хуй вспомню уже сейчас, да я и не понимал тогда толком, где это. Это было где-то в Подмосковье. Мне показалось, что мы, вроде бы, проехали платформу Катуар, но может быть, это была и не она. Внутри дурдома было очень уныло, в первый день не происходило вообще ничего, кроме того, что нас заставили переодеться в пижаму на первом этаже, потом проводили по лестнице в отделение, где было пусто, на всё огромное отделение там было пять-шесть мальчиков, каких-то зашуганных, тихих и незаметных, но потом выяснилось, что их, на самом деле, значительно больше, выяснилось, что их там вообще дохуя, случилось это тогда, когда нас всех позвали на ужин в столовую, где внезапно почти все столы оказались заняты. На ужин была рыба, сделанная из одних костей, и пюре, сделанное из комьев, а так же чай, сделанный из какой-то абсолютно безвкусной хуйни, всё это называлось «рыба жар картошка вар». На ночь там давали какие-то таблетки, стоя в очереди к окошку в двери в процедурную и глядя на окружающих нас тихих сумасшедших, я понял, что это происходит с ними из-за таблеток. Лёха сказал: «О, сейчас нам дадут колёса, это круто!» и глупо заржал. Я толкнул его локтем в бок и прошипел: «Возьмёшь под язык и плюнешь в сортире!» Он сначала пытался возмущаться шёпотом, но я настоял на своём, а в сортире объяснил ему всё насчёт этих тихих ребят, почему их вроде бы так мало, но на самом деле – очень много, почему они почти не разговаривают, вяло шарятся по коридору, почему они всё время молчат, ничего не делают и вообще, почему здесь стоит такая зловещая тишина. Ночью, когда все, включая дежурную сестру, заснули, мы тихонько спиздили из процедурной банку со спиртом и эти маленькие пластмассовые стаканчики для запивания таблеток, развели спирт водой из-под крана, принялись бухать и думать, что же нам делать дальше.

План наш заключался в том, что для начала нужно было осмотреться и понять, что здесь к чему. Утром мы вполне сошли за своих, мы были примерно такие же вялые и мутные, пусть и слегка опухшие. Точно так же, как и вечером, мы избавились от таблеток, и, позавтракав, начали осмотр. Осмотр тут же принёс положительные результаты, выяснилось, что все двери имеют совершенно одинаковые замки, а у каждой сестры есть специальный ключ, квадратного сечения. Когда наступила ночь и все снова уснули, мы взяли зубную щётку и, выяснив, что она идеально подходит для открывания вообще всех дверей в этом дурдоме, проникли на лестницу. Вид из окна обнадёживал: справа от выхода виднелась сторожка возле ворот, забор был совсем не сложным, «колючка» в паре мест была оборвана, в общем, нам пока везло, останавливало только три момента: зарешёченные окна на первом и втором этажах, трезвый и не спящий сторож на первом перед выходом и, что самое главное, у нас не было никакой одежды, кроме беленькой с голубыми полосками больничной пижамы. Как бороться с первыми двумя проблемами – было ясно, но непонятным оставался момент со шмотками, на улице по ночам температура уходила в лёгкий минус, куда и сколько предстояло идти после того, как мы покинем территорию психбольницы – было не совсем понятно, всё это однозначно грозило как минимум бронхитом и пневмонией. Лёха сказал: «Блядь, надо было летом сюда попадать!» Спать мы легли в расстроенных чувствах, не став даже пить наш разведённый спирт, которого, надо отдать ему должное, оставалось ещё чуть ли не три четверти от выпитого прошлой ночью.

А на следующий день, после очередной раздачи таблеток и зашкаливающе невкусного завтрака, нас вызвали на приём к психологу. Психолог почему-то располагался в небольшом, уютном домике, находящемся во дворе больницы. Мы с сестрой спустились по лестнице на второй этаж, где она своим «фирменным» ключом открыла одну из дверей, какое-то время её не было, а вернулась она, держа в руках две телогрейки, пару тёплых синих треников и четыре валенка. Мы одели шмотки и попёрлись к психологу, она вызывала нас по очереди, она задавала какие-то несусветно идиотские вопросы, показывая дурацкие картинки и требуя нарисовать какую-то ненужную хуйню, когда всё это, наконец, закончилось и мы под контролем сестры шли обратно в наш корпус, Лёха прошептал мне на ухо: «Сейчас надо проследить, куда она пойдёт относить шмотки, а ночью мы спиздим их и съебёмся отсюда!» Когда сестра скрылась за дверью, я тихонько придержал её, чтобы она не захлопнулась, заглянул в проём и увидел, что сестра направляется прямо по короткому коридору и открывает дверь в его конце. Кроме дверей, в этом коридоре не было вообще ничего, а нужную дверь она открывала всё тем же ключом. Я сообщил об этом Лёхе, который тут же принялся нервничать и шипеть: «Ты запомнил дверь? Нет, скажи, ты точно запомнил? Ты ведь вечно нихуя не помнишь, надо было мне…»

Когда наступила ночь, мы, на всякий случай прихватив с собой нашу банку с разведённым спиртом, стаканчики и оставшуюся пачку «Столичных», отправились проверять ту комнату, в которую сестра отнесла шмотки. Проверка принесла самые положительные результаты. Помимо телогреек и треников там оказались ещё и шапки, вся одежда была с номерами, а ещё в этой комнатушке почему-то были лопаты, мётлы, совки и веники. Мы одели наши новые прикиды поверх пижамы и начали выбираться из больницы. Первым препятствием был дед, сидящий в стеклянной будке при входе. Он казался самым сложным моментом этого квеста, когда прошлой ночью мы рассматривали холл с его будкой, всё казалось значительно более простым, но теперь совершенно непонятным представлялось то, каким именно образом можно, минуя его, пройти этот небольшой холл и попасть к выходу. Дверь была приоткрыта, это вселяло ещё большую надежду на освобождение. Лёха, в отличии от меня, обладавший нормальным зрением, уставился в стекло двери, отделявшей нас от холла, какое-то время он напряжённо разглядывал деда в его будке, а потом проговорил: «Слава богу! Знаешь, почему открыта дверь? Дедок ходит курить, я вижу на его столике пачку «Примы». Так вот, когда он пойдёт курить в следующий раз, мы очень тихо выйдем, пролезем под турникетом и подойдём к самой двери, если он, возвращаясь, не заметит нас – быстро выйдем наружу, пока он будет идти обратно в будку, повернувшись к нам к нам спиной. Ты понял?» Я утвердительно кивнул и мы принялись ждать. Ожидание казалось бесконечным, постоянно мерещились какие-то звуки, шаги и шорохи, доносящиеся сверху, Лёха периодически принимался паниковать, говоря что-то в стиле: «Блядь, сюда кто-то идёт, точно!» или: «Ну всё, пиздец, они поняли, что нас нет и начали искать!» Но тут дед наконец достал сигарету из пачки, поднялся и вышел на улицу. Было видно, как загорелась спичка, а потом за дверью на улице воцарилась темнота. Мы вышли в холл. Я подумал: интересно, он стоит спиной к двери, или смотрит сквозь стекло внутрь больницы? Но дед, скорее всего, стоял спиной к двери. Когда мы пролезали под турникетом, Лёха почему-то снова запаниковал и отобрал у меня нашу банку со спиртом, сказав, что я её точно разобью, потому что я всегда и всё вообще делаю не так как надо, при этом он почему-то отдал мне сигареты и маленькие пластмассовые стаканчики. Мы встали у стены справа от двери. Через некоторое время дверь бесшумно распахнулась и дед вошёл обратно в холл. В следующую секунду мы уже были на улице, мы отошли от двери на пару метров, чтобы немного подождать и узнать, не заметил ли он нас и не выйдет ли за нами следом, прихватив ружьё, но ничего такого не произошло, мы зашли за угол корпуса, чтобы не палиться напротив сторожки у ворот, за углом мы обнаружили несколько металлических бочек и, используя одну из них в качестве стола, принялись бухать наш разведённый спирт и курить. Всё, что оставалось сделать, казалось нам очень простым. Нужно было всего лишь перелезть через забор в том месте, где была оборвана «колючка», и дойти до шоссе, по которому нас привезли. А дальше – автостопом. Таков был наш нехитрый план.

Преодолев забор и оказавшись на опушке перед сторожкой и воротами, мы столкнулись ещё с одной проблемой, абсолютно непредвиденной. Я отчётливо помнил, что подъезжали мы к дурдому по дороге, ведущей сквозь лес, но проблема была в том, что дорог было три, они расходились, как в известной русской народной сказке, а лес был везде. Он был повсюду и при этом он казался каким-то абсолютно недобрым, совсем не сказочным, он был реальным таким лесом, где запросто можно напороться на голодное зверьё или, как вариант, на настоящего сбежавшего сумасшедшего, абсолютно дикого, агрессивного и пизданутого. Лёха опять принялся паниковать, говоря, что не помнит, по какой из дорог нас сюда привезли, и вообще, у него тогда не было планов съебаться отсюда, так что он не виноват в том, что ни хуя не запомнил, он же не знал, что там, внутри, людей зомбируют таблетками и кормят какой-то абсолютно невозможной хуйнёй на завтрак, ужин и обед, и что там вообще нельзя находиться больше пятнадцати минут. У меня не было идей, я предложил взять и вместе попытаться вспомнить, откуда именно мы подъехали, справа, прямо, или слева, в итоге мы чуть не попиздились из-за этого, но всё-таки приняли единодушное решение идти наобум, потому что если есть дорога, то это не означает ничего, кроме того, что она однозначно куда-нибудь приведёт.

Шли мы около полутора часов, периодически останавливаясь, чтобы выпить нашего спирта. Дорога почему-то не собиралась приводить нас вообще никуда, Лёха приуныл уже окончательно, как вдруг во время одного из наших привалов он поднял указательный палец вверх и шёпотом сказал: «Тихо! Ты слышишь?» Сначала я чуть не обосрался от страха, потому что обычно эти слова не означали ничего хорошего, а тут ещё сама ситуация была немножко стрёмной, дорога, вокруг этот чёрный и жуткий лес, тишина и темнота, фонарей нет. Но потом этот звук услышал и я. Он доносился откуда-то слева от направления нашего движения, и он был настолько сладким и чудесным, что я чуть не забыл, что мы собирались ещё немного выпить. Лёха спросил у меня, слышал ли я, я ответил, что да, и что его не глючит, там действительно ездят машины. Мы начали ломиться в сторону источника звука прямо сквозь лес, и вскоре увидели свет фонарей, а потом вышли на само шоссе. Это была какая-то трасса федерального значения, широкая, хорошо освещённая, была ночь, машины проезжали редко, но они там всё-таки были, мы тут же принялись отмечать нашу находку, а потом стали думать, как попросить водителя отвезти нас до Москвы бесплатно. «Да по хую, куда! – говорил Лёха – Главное, чтобы в Москву, а там утром начнёт ходить транспорт, и всё, спасение!» В этом я был с ним полностью согласен. На тему того, что именно говорить водителю – было решено, что нужно просто очень-очень вежливо попросить, а на вопрос, откуда мы вообще здесь взялись – сказать, что из Москвы, здесь неподалёку в поход ходили и отбились от своих, заблудились и вся хуйня.

Когда, наверное, уже пятый из остановившихся шофёров послал нас с нашей просьбой на хуй и уехал, Лёха поправил постоянно съезжающую на рожу шапку и мрачно произнёс: «Да, блядь. Что-то здесь не так.» В принципе, у меня было несколько предположений на тему того, что же, всё-таки, не так в сложившейся ситуации. Сигареты подходили к концу, жрать хотелось уже очень сильно, единственным, что никак не заканчивалось – был наш спирт в трёхлитровой банке. А это самое «не так» скорее всего, заключалось в том, что выглядели мы, как зеки, сбежавшие из подростковой колонии. Огромные ватники, сползающие на глаза шапки, нелепо висящие треники и валенки чуть ли не выше колен – кто нас повезёт? Идти пешком – не реально. Ловить попутку – без мазы. Что делать? Непонятно. С шофёрами в основном пытался разговаривать я, потому что у меня, с понтом дела, интеллигентная рожа и звоню я более-менее складно. Ну и хули с того? Ватник же, шапка и валенки. Тут уже похуй на речь и рожу. А ещё, так, может быть, даже хуже, чем если бы я имел шпанистый вид и ботал по фене. Было принято решение совершить ещё несколько попыток, только при том условии, что с шофёрами будет общаться Лёха, а не я. Тут они, как назло, вообще перестали останавливаться. Мы принялись курить и бухать наш спирт, но тут на обочину внезапно съехал синенький с белой мордой грузовичок «ЗИЛ». Мы спрятали наши стаканчики, выбросили сигареты, тут дверь грузовичка распахнулась и оттуда высунулся мужик в форме. Сначала я хотел бежать, но потом понял, что это не мент, а вояка. Он спросил: «Ребят, чё стряслось-то?» Тогда Лёха, тихо прошипев мне на ухо «Сейчас я…» подошёл к двери грузовичка, засунулся туда по пояс и о чём-то долго говорил с воякой-водителем. После минут пяти разговора он обернулся, махнул и сказал: «Садись, поехали!»

Ехали долго, молча. Водитель разрешил нам курить. Он довёз нас аж до самой Большой Черкизовской, оттуда до нашей местности рукой подать. Остановился напротив озерца у церквушки, пожал нам руки, пожелал удачи. Мне показалось, что он был немного печальным и напряжённым. Мы сели на лавку, достали стаканчики, наполнили их нашим нескончаемым спиртом, выпили, закурили. Я спросил у Лёхи, чего он такого ему там наговорил, что он – шофёр – с такими почестями нас довёз, да ещё и извинился, что не прямо до наших краёв. Лёха подумал несколько секунд, и изрёк примерно следующее: «Понимаешь, Ник. Меня так заебало всё, что там с нами происходило, что я решил спороть какую-нибудь злобную чушь, а он взял и поверил. Мне стыдно теперь!» Я принялся упрашивать Лёху, чтобы он сообщил мне, что именно он сказал водиле. Лёха долго отказывался говорить, но в итоге всё-таки сознался: «Я сказал ему, что… Что наши деды и бабки в войну полегли, отцы – по тюрьмам сидят, матери – пьют, старшие братья – воры и хулиганы, сёстры – проститутки, а сами мы – сумасшедшие! И вот не подбросите ли вы нас до родного Измайлово…»

Весь этот бред был, естественно, абсолютным вымыслом, кроме последнего утверждения, оно было стопроцентно верным и точным. А потом мы всё-таки допили наш спирт и, пьяные, пошли по домам. Было около половины седьмого утра. А дома выяснилось, что мой дедушка ещё вчера решил все наши проблемы в милиции, завтра за нами должен был приехать шофёр. А ещё после этого инцидента меня не пускали в школу целых две недели. Лёху – всего одну, ему было легче сопротивляться, потому что семья поменьше. Моих всех поди, переспорь. Ну ничего, справился.

Второй раз я оказался в психиатрической лечебнице по долгу службы – однажды весной начали приходить повестки из военкомата, потом пришли какие-то люди оттуда, лично, а я был в ссоре с дедушкой, и не мог попросить его избавить меня от этой напасти, а ещё тогда нашего друга Студента чуть не забрали в армию, я испугался и начал косить, но тогда там не происходило ничего интересного, там были только косящие типа меня и иногородние служивые, тоже стремящиеся откосить. Из интересного – там была миленькая медсестричка, с которой я тут же подружился, она «по большой дружбе» ширяла меня реланиумом по вене, мне очень нравилось это состояние, а я взамен просил друзей, навещавших меня, принести мне гашиша и угощал её. Ещё там был один настоящий сумасшедший – мрачный псих, постоянно тусовавшийся в курилке, он утверждал, что его сюда упекла жена, так она это только потому, что у него есть свои собственные сбережения, он хранит их в чемодане на чердаке одного из домов возле Комсомольской площади и не говорит ей, где находится это место. На вопрос «А что там у тебя? Валюта, или золото?» отвечал: «Да деньги там, деньги. Разные. Итальянские, американские, французские… Космические…» А про третий раз, когда я оказался в психушке я вообще ничего не буду рассказывать, потому что это получится вовсе не забавная история, а истории, не забавные вовсе – нужны ли они, в общем-то вот? Не считаю правильным рассказы такие печатать всеобщее обозрение на. Дети есть здесь, в больших количествах, грудные в том числе, беременные старики и кормящие грудью животные. По сему говорить не буду я об этом на этот раз, чуть позже продолжу о своём опыте знакомства с ремеслом людей, на голову пизданутых совсем вообще.

Конец первой части.