[melkiades]

Название: Пожарка
Автор: Б. У. Лгаков
Фандом: ориджинал
Рейтинг: R
Тип: джен
Жанр: мемуары, постмодернизм
Размер: мини
Статус: закончен
Аннотация: Можно сказать, что это рассказ про школу и школьников. А можно и не сказать. На самом деле, это небольшая история о том, как люди, попавшие в нелепую ситуацию, пытаются исправить её самыми разными способами, но остаётся только один, самый сложный. Да и дело, как всегда, совсем не в этом.
От автора или предупреждение: Все описанные события и локации являются реальными, имена действующих лиц изменены.
Ненормативная лексика, иногда очень резкий контент.

читать

— А если узнают? Они же могут позвонить нам домой, и сказать родителям. Тогда всё, пиздец. Степаныч ведь сука ещё тот, он может сказать им. Потому что нас обоих там нет. И не будет сегодня. Что скажем ему завтра? Может, лучше пойти? Может быть, мы просто опоздаем? — сказал Ник.

— Ну, во-первых после звонка уже прошло минут пять. — сказал Лёха, добирая карты из колоды. — Пока мы отсюда спустимся, пока придём на третий этаж, пройдёт ещё десять. И сколько останется до конца урока? А если мы явимся на литературу, просрав русский, он снова начнёт орать: «Да где вас черти носили, где вы шляетесь, посмотрите на себя, почему вы все пыльные, жёлтые, сукины дети, я вас спрашиваю?.. Я же за вас вот этой вот головой отвечаю!» Тебе что, охота всё это слушать? Ну его на хуй, этого Степаныча. Не пойдём мы туда сегодня. Нет, ты иди, если хочешь, конечно. Что, не хочется? — усмехнулся Лёха. — Кстати, ты остался. Раздавай.

Ник перетасовал колоду и начал сдавать карты.

— Вообще-то мы можем сказать, что... Допустим, что мы с тобой ходили к зубному. Что врачиха поймала нас на перемене и сказала, чтобы мы шли к ней вместо урока. Врядли он станет выяснять у неё это. Хотя может, но скорее всего, не будет. Это раз. А ещё мы можем сказать... Да много чего можно придумать. Но мы не пойдём. То есть я тоже не пойду. Не хочется что-то видеть его рожу сегодня. Совсем.

— Ну вот и правильно! Молодец, хвалю! — расхохотался Лёха. — У тебя спички ещё есть, или кончились? Вот бы сюда никто не пришёл. А то как начнут сейчас стрелять сигареты, орать тут будут, бегать, ещё в «сифака» играть затеят, или вообще мудохаться тут начнут, физрук услышит и тогда пиздец нам всем наступит, это точно. Родителей опять вызовут.

— Да, не хотелось бы, — вздохнул Ник, который вообще не любил большие тусовки. — Хотя они не часто сюда приходят. Это мы с тобой тут курим и постоянно просираем уроки. Эти-то сейчас в основном сидят по подъездам. Стало холодно, да и вообще, сегодня ведь началась зима. Да нет, никто сейчас не придёт сюда. Урок вон уже сколько идёт. К тому же им здесь врядли нравится. Пыльно, всё голубями засрано. Знаешь, как они говорят? «Сраный чердак нашей школы». Именно так, я много раз от них слышал. Сраный чердак. Кстати, почему тебе здесь нравится? Ведь он действительно сраный. — сказал Ник. — Дай сигарету.

— Потому что они сюда редко ходят, — ответил Лёха, протягивая Нику помятую «пегасину». — Потому что не пиздят здесь и не носятся, как мудаки. Хотя бывает, но редко. Поэтому и нравится. И вообще, мне тут никто мозг не ебёт. Дома постоянно мозг ебут. В школе — ебут. На тусовке тоже иногда. А ещё там курить стреляют. Тут — нет. И ещё тут тихо. Да и вообще, это единственное нормальное место во всей сраной школе. Ещё в подвале тоже хорошо, но туда учителя зимой курить ходят, поэтому чердак лучше. Помнишь, как мы его с тобой открыли в пятом классе?

— Да помню, ужас был. И не открывали мы его, здесь открыто уже было, рабочие забыли повесить замок.

— Ну я имел в виду не то, что дверь открыли, а выяснили, что сюда можно попасть. Открывали-то мы его с тобой много раз. А обнаружили, что сюда вообще можно ходить всего однажды. Слушай, а до нас сюда вообще кто-то ходил, как думаешь? — спросил Лёха.

— Да, сюда ходили. Лёню вот я тут пару раз видел, он тогда в седьмом учился. Он мне сказал, что они сюда тоже ходят курить. Последний раз я его видел здесь в прошлом году, он был один, я математику просирал и тоже один припёрся. Сначала я даже испугался и подумал, что он меня сейчас отпиздит и все деньги отнимет. А потом я разговорился с ним, даже сигарету стрельнул. Он сказал мне, что они и раньше сюда ходили, до нас. Хороший он тип, только странный какой-то. И грустный. И Кузьму я здесь тоже видел пару раз, царствие ему небесное. Так что мы не первые. Я вышел, сдавай...

Лёха принялся тасовать колоду.

— Да, Кузьму жалко... А Лёня этот вообще странный тип был, лютый. Его сейчас в «вечёрку» перевели, кажется. Ох, блядь, ты слышишь это? — Лёха достал портфель, сгрёб туда карты и прислушался. — Шухер, блядь! Сюда кто-то пришёл. Съёбываем.

— Куда? Да и зачем? Скажем им, что у нас напряг с куревом, курим последний бычок на двоих и всё...

— Ты не понял. Это учителя. И завуч, я слышал её голос только что. И физрука ещё слышал, ты просто спиной ко входу сидишь, не слышишь, и вообще ты вечно ни хуя не слышишь... — злобно прошептал Лёха — Съёбываем, а то они сейчас сюда придут и всё, пиздец. — Лёха сделал несколько шагов к окну. — Вылезаем на крышу, только тихо! Они там не будут искать, они тупые... И не греми!

Лёха метнулся в сторону лестницы, ведущей к слуховому окну.

— На крышу не успеем, — сказал Ник. — Они уже здесь, они увидят, как мы туда лезем. Давай лучше сюда, под лестницу у окна, вниз, тут темно и со светлой стороны ни хуя не видно. Подождём, пока они свалят и тоже уйдём. И вообще, давай пока не будем ходить сюда. Здесь становится стрёмно, похоже, что кто-то настучал на нас.

— Да, похоже, что кто-то пожаловался... — сквозь зубы процедил Лёха. — Узнаю, кто это, таких пиздюлей навешаю. А я ведь узнаю... Всё, сидим тихо! Вот они, сюда идут, не дыши!

В луче света, падающего из слухового окна на деревянный настил, появились три силуэта. Вне всякого сомнения, это были именно они: физрук, заведующая учебной частью и тощая, рыжая математичка по прозвищу Шатура. Чуть позже появился и четвёртый силуэт. Он принадлежал второму учитель математики, старому еврею Моисею Марковичу, прозванному Морковичем, с ударением на второе «о», прозвище это Моркович получил за нелепо торчащие передние зубы и «заячью губу». В руке он держал большой амбарный замок. Дойдя до середины верхнего яруса чердака, все четверо остановились в нерешительности.

— Ну, и где же эти уроды? — нервно произнесла Шатура, переводя дыхание.

— Их здесь нет! — бодро ответил физрук, выключая фонарик.

— Значит, их нет в школе вообще, — сказала завуч. — Знать бы, где этих засранцев черти носят, пошла бы туда, да головы бы им поотворачивала. Ладно, явятся завтра, устрою им экзекуцию.

— Валь, ты им домой звонила? — спросила Шатура у завуча. Та отрицательно помотала головой и сказала:

— Мне как-то неловко, на прошлой неделе их родителей уже вызывали. Хорошие такие родители, их даже жалко как-то. Переживают ведь. К тому же, я считаю, что родители здесь ни при чём, они сами хороши, надо их приструнить. Двух таких рас… раздолбаев на моей памяти в этой школе ещё не было, это просто напасть какая-то! Моисей Маркович, их здесь нет, мы спускаемся. Закрываем. Толя, ты везде хорошо посмотрел?

Физрук утвердительно кивнул, и они начали спускаться на нижний ярус школьного чердака. Математик, находившийся в конце процессии, вдруг оглянулся и посмотрел прямо туда, где прятались ученики, в темноту под слуховым окном в середине чердака. Он смотрел туда пару секунд так, словно что-то там увидел, но потом всё-таки повернулся и начал, кряхтя, спускаться по крутой, пыльной и скрипучей деревянной лесенке. Хлопнула дверь и стало слышно, как на её петли с лязгом вешают замок.

— Что делать-то будем? — спросил Лёха, выбираясь из убежища.

— Уходить, — ответил Ник. — Вопрос только один, каким образом? Какие могут быть варианты?

— Вариант есть только один — по пожарке. Но я боюсь туда идти, сейчас похолодало, у меня нет перчаток, они внизу, в раздевалке. А лезть высоко, долго. Можно ёбнуться. Костей не соберёшь.

— Ещё можно залезть вон в ту вытяжку. — задумчиво произнёс Ник.

— И хули с того? Что ты там, в этой вытяжке, будешь делать? До конца своих дней сидеть там станешь что ли? Не говори херни, пожалуйста. Внизу спортзал, там потолки высоченные. Хуй ты спргнешь.

— Правильно, там спортзал. Вон та вытяжка, дальняя. Её решётка в потолке спортзала находится как раз рядом с тем местом, где крепятся канаты для залезания. А мы с тобой используем их для того, чтобы наоборот, спуститься вниз. Ты умеешь лазать по канатам? Вот... А в мужской раздевалке открыто, там недавно сломался замок, старый вынули, а новый ещё не поставили. Так что нам осталось только дождаться того, когда они перестанут там грохотать, они там что-то делают, слышишь?.. А пока что я хочу всё-таки пойти и посмотреть, можно ли попасть в эту вытяжку. Можно ли залезть внутрь. Помнишь, как мы с тобой однажды залезли в вытяжку во время шухера? В прошлом году, весной, в мае. Сюда как раз пришёл народ, они начали тут орать, выяснять отношения, а в конце попиздились. И тогда физрук их всех зашухерил, а нас — нет. Помнишь?

— Помню... — мрачно ответил Лёха. Молодец, мне нравится твоя идея про спортзал, канаты и вытяжку. Пойдём, проверим, открывается ли она...

Лёха и Ник двинулись по направлению к той вытяжке, которая, по идее, должна была быть рядом с подвешенными в спортзале канатами.

— Она?

— Да, должна быть она. И дверка у неё ещё в самом неудобном месте. Да и сама она в неудобном месте. И узкая. Вот глянь на это, как думаешь, мы пролезем?

Лёха взглянул на трубу вытяжки.

— Пролезу. Да, пожалуй, это будет слегка неудобно. Особенно будет мешать вот это место, внизу, где у неё угол. Ну, что стоишь, открывай давай.

Ник дёрнул за маленькую ручку на дверце вытяжки, и выяснилось, что дверцу, скорее всего, просто заклинило: она не сдвинулась с места. Он дёрнул посильней, с трубы им на головы посыпалась пыль и какая-то жёлтая труха.

— Не открывается, — с досадой констатировал Ник. — Петли заржавели. Пиздец. Выбрались, называется.

— Вечно ты сам ничего сделать не можешь, только умничаешь. — пробормотал Лёха. — Дай, я.

Он пробрался к дверке, взялся за ручку, упёрся ногой в трубу и изо всех сил потянул. Тут же раздался треск, и Лёха, держа в руке оторванную ручку, с грохотом повалился на досчатый настил, подняв облако жёлтой пыли. Он встал и начал, матерясь, отряхиваться.

— Вот ведь дерьмо, оторвалась! Вот сука, как будто гвоздями прибита... Блядь, что делать теперь?.. Отряхни мне спину! А то в таком виде сейчас по пожарке полезу, да как ебанусь, и буду дохлый, да ещё и пыльный там, у столовки, валяться. Как мудак.

— Не говори херню, пожалуйста. Пойдём лучше, проверим второй выход, тот, который возле кабинета химии. Может быть, там открыто.

— Или петли хилые, расшатанные, — добавил Лёха. — Может, там дверь выбить можно. И вообще, стрёмно здесь что-то. Кстати, ты помнишь, как мы в сентябре на чердаке в двенадцатиэтажке белой, которая возле морга, пристряли? Вот ведь пиздец-то был.

— Это когда на всём чердаке свет вдруг погас? Да уж, было жутковато. Ты тогда так дико запаниковал, бросился оттуда бежать, а я так и не понял, в чём было дело. Но если бы ты не побежал, мы бы не нашли выход. Блядь, как мы там блуждали… Как по лабиринту. Одинаковые тёмные комнаты, спичек мало, не посветишь даже, и поджечь, кроме ёбаных учебников и пионерских галстуков, нечего...

— Ты до сих пор не понял, в чём было дело? Я тебе ещё потом говорил про это, чем ты слушал? Или не помнишь уже ни хуя, как обычно? — Лёха повысил голос. — Да тебе плана курить меньше надо! Я не запаниковал тогда. Я никогда не паникую, понял? Просто ты вспомни, где ты тогда находился, а где был я. Ты помнишь, как мы наощупь искали оттуда выход? Как мы несколько раз обошли эту комнату, ощупав все стены, и не нашли выхода, это ты помнишь? Или в это время ты был в астрале?

— Ну вот скажи, зачем ты сразу начинаешь свой дурацкий сарказм? — вздохнул Ник. — Просто я не считаю поводом для матерщины и воплей то, что ты там в темноте на что-то случайно наткнулся. Может быть, там стоял какой-то мешок, который мы почему-то сразу не заметили, когда обходили эту комнату в первый раз.

— Мешок, блядь? — ещё громче заорал Лёха. — Да не мешок это был никакой, там рука была. Холодная. Я тогда сказал: «Никыч, это ты?» А ты мне ответил: «Какой там я, я здесь, с другой стороны». Что бы ты сделал в такой ситуации? Сохранил бы спокойствие и вежливо поинтересовался, кто это тут рядом со мной, в темноте, с руками, как у смерти, холодными? Так бы поступил ты, да?..

— Прекрати. Мне кажется, что ты просто преувеличиваешь. То есть я вовсе не хочу сказать, что ты пиздишь, я хочу сказать, что ты тогда был на нервах и тебе это просто показалось. Но я не знал, что ты до сих пор продолжаешь верить в это.

— Да хуль тут говорить-то. Веришь, не веришь. Ты вот мне сейчас не веришь, но ведь так тогда всё и было! Не веришь, вот как... И ещё сказал ты сейчас всё так, чтобы вышло, чтобы я понял, что ты считаешь, что я вру, но я при этом обижаться на тебя не должен. Вот ты сукин сын, Никыч. Ладно, кончай ухмыляться, хитрая сволочь. Мы пришли.

Лёха несильно пнул ногой обитую металлом дверь. Из-под петель посыпалось бетонное крошево. Дверь ходила ходуном и еле держалась.

— Ну вот, сейчас мы её с петель-то снимем — и всё, свобода, — потирая руки, произнёс Лёха. — Только надо тихо всё делать, сейчас урок идёт. Слышишь, как химичка внизу пиздит? В классе дверь открыта, как обычно. Если будем грохотать, можем напугать её, и тогда нам точно пиздец. Так, давай. Ты толкаешь дверь и поднимаешь её. Да, вот так. Давай, сейчас я за ручку ухвачусь...

Дверь неохотно поддавалась. Через несколько минут она снялась с одной петли, и внизу образовался проём, в который вполне мог пролезть человек. Ник и Лёха вылезли в небольшой закуток перед лестничным пролётом, ведущим на пятый этаж, к кабинету химии и ко входу в физкультурный зал, и обнаружили, что за время их пребывания на чердаке там сделали металлическую решётку и выход был закрыт. Лёха шёпотом выматерился и со злостью плюнул в сторону решётки.

— Ах бляди! Так вот чем они здесь грохотали! А ты говорил, что это в спортзале что-то делают. Как мы теперь выберемся? По пожарке? Не хочу я туда...

— А придётся, — сказал Ник. Что ты предлагаешь? Гнить здесь до старости? Питаться голубями? Придётся лезть по пожарке. Я жрать хочу. Сейчас мы с тобой спокойно слезем, сходим домой, потом я за тобой зайду и мы пойдём на стройку, пить пиво, как и хотели.

— Ты такой спокойный, как будто тебе не по ледяной пожарке спускаться надо, а просто пару метров пешком пройти, — ответил Лёха.

— А хули сейчас нервничать-то. Вот когда я там окажусь, когда я пойму, что всё именно так хуёво, как говоришь ты, а не как-то иначе, вот тогда я и буду орать и материться. Сейчас для этого нет причины.

— Эй, вы, кто здесь? — раздался громкий шёпот снизу, с пятого этажа.

Ник и Лёха подошли к решётке, чтобы увидеть собеседника. Им оказался Дима по прозвищу Протез. Он был тощий, маленького роста, мерзкий и хамоватый тип, но всё-таки свой человек.

— Лёха, Никыч! Что вы здесь делаете? Вы тут такой грохот устроили, что химичка чуть не услышала. Я, кстати, только что сделал так, чтобы она меня выгнала. — ухмыльнулся Дима. — Ладно, давайте вылезайте с другой стороны, приходите в сортир на четвёртом. Покурим там.

— Дима, мы бы с удовольствием, — ответил Ник. — Только с той стороны тоже закрыто. Был шухер, завучиха, физрук и Шатура с Морковичем приходили сюда, нас искали, им, видимо, Степаныч настучал на нас, что мы проёбываем русский с литературой. Мы хорошо спрятались, но у Морковича был замок, они нас не нашли, ушли и закрыли чердак. Теперь мы не знаем, как нам вылезти. Вот, дверь с петель сняли, выходим, а тут эта хуйня... Дим, не в службу, а в дружбу, спустись на четвёртый, зайди к завучихе. У неё при входе висят ключи от чердака. Ты скажи ей, что тебя выгнала химичка, а тебе прямо-таки страсть, как интересно, что же она там рассказывает. А заодно спизди у неё ключи от чердака. И как только урок кончится, поднимись сюда, дай нам ключи. С нас — пачка «Явы» и три бутылки «Жигуля». Сделай, пожалуйста. А то по пожарке лезть просто пиздец, как не хочется.

— И три «Жигуля»?.. Эх вы, гады, из-за вас мне химию до конца слушать. Ладно, так и быть, — сказал Дима. — Бля, ну и попали вы, парни. Врагу не пожелаешь...

Он начал спускаться по лестнице. Когда его шаги стихли, Лёха сказал:

— Молодец, хвалю. Проявил сообразительность. Ты и правда собираешься ему отдать сигареты и свои три бутылки «Жигуля»? Мне лучше отдай, я не откажусь.

— Посмотрим. Главное, чтобы он вернулся с ключами. Сколько осталось до конца урока?

— Минут двадцать. Тише, похоже, они идут.

На лестнице послышались приближающиеся шаги и голос завучихи:

— Кстати, за что она тебя выгнала, а, Дмитрий?

— Да я записку написал и передавал её, потянулся и со стула упал. Чемодан уронил, она разозлилась, стала кричать, что я опять мешаю ей урок вести, — виновато бормотал Дима. — А мне на самом деле было очень интересно, я химию люблю...

— А что ж тогда записки пишешь? Ладно уж, сейчас я попрошу её... Светлана Валентиновна, тут вот Дмитрий к вам на урок просится, хочет извиниться...

Хлопнула дверь. Через минуту завуч вышла из класса и отправилась обратно в свой кабинет.

— Ну, вот и хорошо. Главное, чтобы она не прожопила, что Протез спиздил у неё ключи. — сказал Ник. — Полезли обратно, а то охота курить. После звонка вылезем, подождём, пока все спустятся. А там и Протез уже придёт. Извинился, надо же... Чего только не сделаешь ради пива и сигарет.

— Да уж, — пробормотал Лёха, протискиваясь в проём висящей на одной петле двери. — Хотя мне вот было бы по хую, перед кем извиняться. Я же не по-настоящему извиняюсь, а так, просто... Кстати, есть идея. Можно эту дверь на место ставить, и лазать сюда. И никто не пропалит, что здесь открыто, замок-то висит.

— Да, особенно круто будет, когда они заметят, что Протез у них спиздил ключи, снова придут нас здесь искать и опять закроют, и ещё поймут всё про дверь и вообще замуруют нас здесь навсегда, заложат кирпичом оба входа а чердак. И ещё снаружи заварят окна. К тому же, чтобы проникать сюда через эту дверь, для начала надо сломать решётку.

— Ты прав, — ответил Лёха. — Что-то я про решётку забыл. С ней, похоже, ничего сделать уже нельзя. Видел, какие прутья? Петли приваренные... Да, про чердак забыть можно до весны. Хуёво.

— Понятное дело, что хуёво. Придётся всю зиму курить в сортирах, куда может в любой момент ворваться военрук, и всех отпиздить. И поотнимать сигареты. Страшно же, блядь. Он, говорят, кому-то в прошлом году случайно сломал ногой ребро. А сейчас вообще стал какой-то бешеный. Вчера в раздевалке ни с того ни с сего наорал на меня матом. «Вещи собрал свои? А теперь уёбывай!», — изобразил военрука Ник.

— Вот мудак человек. Нервишки у него, видать, пошаливают. Кретин старый. Кстати, почему мы его Вавилоном прозвали, ты не помнишь? Его теперь вся школа так называет, мне кажется, даже учителя.

— А потому, что когда он у нас однажды заменял историка, его отчего-то понесло не в те степи, и он пустился нам рассказывать легенду о Вавилонской башне. А ещё потому, что он длинный, как каланча. И здоровенный, сука. Оставь покурить.

— Да, в сортирах курить херово, страшновато, — сказал Лёха, протягивая Нику тлеющий окурок. — На чердаке тоже страшновато, но по-другому. Я не представляю, как ты сюда один ходишь. Мне, после всего, что было, страшно по чердакам одному лазать.

— А что тут страшного? Тут же ничего нет. Только пыль и голубиное дерьмо.

— А эти звуки? Ты слышишь их? Я тут пару раз сидел один и слышал, словно кто-то ходит, один раз даже какую-то тень видел...

— Это ветер. А тень ты мог видеть, потому что сюда залез, допустим, тот же Протез, а ты его не услышал.

— От ветра доски так не скрипят... — покачал головой Лёха. — Словно вот сидишь ты, а к тебе идёт кто-то. Оборачиваешься, а там нет никого. А шаги есть... Кстати, ты помнишь, как в прошлом мае мы в разрушенный дом на Щербаковке ходили на привидение смотреть? Когда неделю подряд каждой ночью из дома съёбывались, и ходили туда, помнишь?

— Это когда Костыль сказал, что в развалине какой-то синий свет ночью горит на чердаке? Помню, конечно. Как же не помнить... Сколько ссадин я тогда получил, как пылью тогда дышал, как засохшего голубиного дерьма нанюхался на всю оставшуюся жизнь, как однажды под нами чуть не провалился лестничный пролёт... Помню, прекрасно помню каждую деталь этой замечательной истории. А в результате, когда мы уже поняли, что никакого призрака там, естественно, нет, и просто пришли туда ночью покурить и поиграть в карты, в дальнем углу чердака, у лестницы, возник какой-то тип в халате и с фонарём, посветил на нас, ничего не сказал и ушёл вниз. Нет, я, конечно, всё понимаю...

— Так вот ты, значит, какой! Сволочь, я-то думал, ты со мной туда призрака ходишь ловить. А зачем ты вообще со мной туда по ночам лазил? Из дома съёбывался... Вот зачем, ты скажи?

— За компанию. Знаешь, Лёх, ведь нет ничего скучнее того, чем валяться дома, зная о том, что можно съебаться гулять. Я с самого начала знал, что туда просто ходит какой-то псих с фонарём, его-то мы с тобой в конце и увидели. И ничего особенного в нём не было...

— Да? Ну ладно. А то, что на нём не халат был, а что-то с капюшоном, за которым лица не было? И то, что у него фонарь был, который синим светом горел?

— Ну… То, что ты не увидел его лица, это естественно, потому что против света ни хуя не видно. Вспомни, как мы только что прятались под окном. Скажи, кто нас увидел?.. То-то же. Только Морковичу что-то померещилось в конце, так это только потому, что у меня нога затекла, я начал ворочаться и случайно наступил на дохлого голубя, но всё это лирика. Далее по пунктам. Фонарь у твоего «призрака» был хуёвый, в нём была стряхнута лампочка. А лампочки, как всем нам давно известно, начинают светить синим светом, если стряхнуть. Вот и всё. На этом мистика заканчивается, остаётся непонятным только одно, зачем он туда вообще ходил, этот псих. Может, он там прятал что-то. Надо было поискать, вдруг там были деньги, или бухло, например...

— Ладно, убедил, — угрюмо ответил Лёха. Но всё равно, что-то было в этом не то! А что ты скажешь на то, что Колян с Пилюлей прошлой весной видели привидение? Когда они в старую бойлерную, которая за больницей, залезли и обнаружили там проход между трубами, полезли туда, а там была комната с сырыми стенами, с полом, усыпанным керамзитом. Там они его и увидели. Что, по твоему, они оба пиздят? Колян потом неделю из дома не выходил, так он испугался. Даже заболел и в школу не ходил. И что, по-твоему, он пиздит?

— Да это могло быть всё, что угодно, — с усмешкой ответил Ник. — Пьяный водопроводчик в старой, гнилой робе. Или просто какой-нибудь алкаш. А ещё там могло быть логово нищих или цыган. Хочешь, я туда схожу? Да хоть сегодня, вот только зайду домой и прихвачу нож, чтобы было спокойней. На спор! Я вытащу оттуда горсть керамзита, а с тебя пачка «Явы» и три пива.

— Договорились! — хохоча, ответил Лёха. — Толко ещё штаны вторые захвати. Чтобы поменять, когда ты от страха обосрёшься... Так, а вот и звонок. Ну что, наше спасение уже близко. Пошли, сейчас Протез придёт.

Когда шум и топот стихли, они снова вылезли в закуток перед лестницей. Через несколько минут послышались шаги, и у рештки появился Дима.

— Принёс? — спросил Лёха. — Давай сюда.

— Теперь давайте сигареты и пиво, — сказал Дима, протягивая ключ.

— Сигареты и пиво ты получишь, когда мы отсюда выйдем, — ответил Ник. — У нас же это всё не с собой. Всё спрятано за школой, во дворе. И получишь ты это только в том случае, если ты принёс правильнй ключ.

— Какой удалось спиздить, такой и принёс! — обиженно ответил Дима. — Я только и успел, что схватить этот ключ. Там, где он висел, было написано «чердак 2».

— Дай сюда, — раздражённо пробормотал Лёха. — Я открою.

Он отправился к двери в решётке и начал ковыряться ключом в замке.

— Не подходит! — объявил он.

— Значит, это ключ от того выхода, который сегодня заперли, — предположил Дима. — Давай его мне, я пойду, открою.

— Нет, постой. — сказал Ник. — Нужно исключить один вариант. Лёха, проверь, не от этой ли он двери, которую мы с тобой только что сломали.

— Я погляжу, ты сегодня в ударе, — с издёвкой сказал Лёха, направляясь к висящей на одной петле двери. — Прямо-таки блещешь сообразительностью. Как птица-говорун. Отличается умом и соо... Блядь, ты оказался прав! Зато теперь мы можем зайти туда, не корячась, просто, по-человечески... Ну всё, это пиздец. Дима, возьми наши портфели пожалуйста, отнеси их вниз, за дверь на вторм этаже положи. А мы полезли по пожарке, нам делать больше нечего.

Они передали сквозь решётку свои чемоданы Диме и пошли на чердак. Лёха швырнул бесполезный ключ в дальний угол.

— Зачем ты это сделал? — раздражённо спросил Ник.

— А за каким хуем он теперь нужен? — ответил Лёха. — Всё, приехали. — он посмотрел в слуховое окно. — Вон как там заметает. А придётся, придётся... Что ты молчишь? Скажи что-нибудь умное напоследок, друг мой Никыч. На смерть ведь идём.

Ник продолжал молчать, и вид у него был самый что ни на есть угрюмый. Он остановился в середине деревянного настила, в луче света, падающего из слухового окна. По выражению его лица было видно, что он о чём-то напряжённо думает.

— Покурим здесь перед выходом. Ведь мы ещё не скоро вернёмся сюда... — мрачно сказал он.

— Да, после сегодняшнего до весны сюда соваться не стоит. Да хули ж ты мрачный-то такой? Я уже смирился с тем, что нам всё-таки придётся лезть по пожарке. А ты вон как загрузился. Да перестань ты! Сейчас слезем, пойдём по домам, похаваем, а потом на стройку. Ты хотел посмотреть, что там на крыше. Пива попьём с тобой, всё заебись будет, к тому же я ещё кое-что припас для нас...

— Я думаю не об этом, — ответил Ник. — Я сейчас размышляю о том, что ты мне сегодня сказал, про всё это непонятное, что было.

— Вот заебись ты придумал, грузиться на это сейчас. Ну и до чего же такого ужасного ты додумался?

— Да так... Понимаешь, объяснить всё логически на самом деле очень просто. А ведь... Ну в тот кон, когда мы с тобой пристряли на чердаке в двенадцати-этажке у морга, я ведь тогда слышал, что вроде бы там есть кто-то, или что-то ещё. Я слышал чьё-то дыхание совсем рядом в темноте, когда ты копался в противоположном углу этой ёбаной комнаты, были какие-то тихие вздохи. Но тебе я не стал говорить, я хотел сказать тебе об этом потом...

— Да ладно! Прекрати, от этих разговоров стрёмно становится, — сказал Лёха. — Нашёл время и место, чтобы говорить об этом!..

— А ещё, — перебил его Ник, — в тот кон, когда мы ходили ловить призрака в разрушенный дом, этот хуй в халате, вот ты не обратил внимание, а ведь ног-то у него не было. Как будто один халат с капюшоном и с фонарём висел в воздухе. И ушёл он не на лестницу, а в стену. Я потом ходил туда поссать, помнишь? Так вот, я на самом деле проверять ходил, там нет второй двери на лестницу, она с другой стороны. Там только кирпичная стена и всё, больше ничего нет.

— Ёб твою... — Лёха слегка побледнел. — Да хорош. Не может быть. Блядь, Никыч, прекрати, сейчас-то не надо!

— А когда надо? Ты сам только что... — ответил Ник. — Тихо! Слышишь? Это оно.

— Что «оно»? — переходя на шёпот, спросил Лёха.

— Да звуки эти непонятные, вроде шаги, а вроде и нет.

— Блядь, нехорошо это всё, пойдём-ка отсюда. На крыше докурим. Пускай он без нас тут ходит. А то ещё увидим его...

Ник и Лёха вылезли на крышу через слуховое окно. С белого неба падали крупные хлопья снега, не по-зимнему тёплый, влажный воздух освежал, ветра почти не было.

— Во, другое дело! — сказал Лёха. — Ну что, пошли к пожарке? Хули резину тянуть-то...

— Пойдём.

Они с грохотом двинулись к пожарной лестнице по металлическому покрытию кровли. На чердаке ещё какое-то время были слышны их удаляющиеся голоса:

— Сылшь, Никыч, а почему слуховое окно слуховым называется? Что это за бред? Что оттуда можно слушать? И кто это слушает?

— Тот, кто живёт на чердаке, тот и слушает. Вот сейчас он ходит там, и слушает. А ночью вылезает оттуда, и по школе бродит, бродит... Но если серьёзно, это окно так называется потому, что его придумал один чувак, у него фамилия была такая — Слухов, он был архитектором. И называется оно «слуховое», с ударением на «у».

— Чего только не придумают!.. Кстати, как бы Протез там у нас пиво-то наше не спиздил. Ты же ему сказал, что оно на школьном дворе спрятано, а там пара мест всего, где спрятать можно. И их знают все давно.

— Да я ему напиздил, на самом деле я положил всё у себя в подъезде, у входа в подвал.

— Дурак ты, там дворник найти может...

Вскоре их голоса перестали быть слышны и на чердаке наступила тишина, иногда нарушаемая странными, непонятно откуда берущимися звуками шагов по досчатому настилу. Постепенно начинало темнеть. На город медленно надвигалась чёрная зимняя гроза.